Н.Я. Мясковский и С.С. Прокофьев
Материал: Лучер Дианы
Найти «друга в поколеньи» Мясковскому суждено было от Бога. Всю жизнь его доверенным лицом был Сергей Прокофьев. Трудно себе представить более глубоких творческих антиподов, но также трудно вообразить людей, более близких духовно. И нельзя не обратить внимания на то, что именно Прокофьев, один из законодателей стиля музыки ХХ столетия, а порой и беспощадный критик современного творчества (брюзжащий временами по поводу Стравинского и почти вообще не замечающий Шостаковича), - столь упорно искал расположения Мясковского, его оценок и суждений.
Полувековая дружба (она окончилась 8 августа 1950 г., в день смерти Мясковского) нашла свое отражение в дневниковых записях композиторов и в их переписке - одной из самых ярких страниц отечественной эпистолярии. Дорогого стоит, например, такое резюме Прокофьева: «переписка С Вами дала мне больше, чем сухие лядовские уроки».
Мясковский писал Б. Асафьеву, их общему соученику по петербургской консерватории: «Более прочной связи, чем с Вами, а затем с Сергеем у меня нет да и не будет ни с кем. Все мои московские и позднейшие дружбы, конечно, вполне искренни, но они не затрагивают меня в глубину. Почему это, не знаю, но таков факт... настоящие привязанности мои крайне ограниченны».
Как известно, именно петербургская консерватория соединила Мясковского, выпускника военно-инженерного училища, и гениально одаренного 15-летнего юношу. Совместное музицирование в доме у Прокофьева зафиксировано так: «Я был горд, что такой взрослый офицер идет ко мне в гости».
Прокофьев констатирует, что сближению способствовал и летний период 1907 года: «я как-то взял его через призму переписки. И в самом деле, она довольно веско ворвалась в мою жизнь и в сонцовской тиши сразу заняла большое место».
В письмах респондента Прокофьев постоянно находил массу поучительного, касающегося нелицеприятных суждений о присланном тематическом материале, форме, принципах развития и даже названия пьес («он в большинстве случаев умел отлично придумывать их»). Бывали случаи, когда Мясковский предопределял жанр создаваемой музыки. Собственно говоря, инициативе и настоятельным рекомендациям Мясковского мы обязаны рождением З-й симфонии (ему посвященной), возникшей на основе музыки оперы «Огненный ангел»: «Ваши настоятельные директивы делать из «Огненного ангела» не сюиту, а симфонию, оказались очень вескими: я так и поступил - и чрезвычайно доволен этим. Главное преимущество симфонии заключается в том, что, сочиняя ее, я гораздо тщательнее работал над материалом, чем, если бы я стал кромсать из оперы сюиту».
Показательно, что уже в самых ранних письмах Мясковский призывает Прокофьева «писать музыку контрапунктичней и больше развивать темы». Прокофьев же отстаивает преимущества лаконичного изложения над пространственным, важность яркости интонационного рисунка каждой мелодии: "Ваше соединение тем в финале привело меня в ярость. Все в меру, - ведь Вы симфонию пишете! Понятно соединение двух тем, ну хоть в «Мейстерзингерах» что ли, но четыре темы, для кого это? Уж не для Лядова ли? А поручусь, оно гибельно отозвалось на красоте самих тем в отдельности, что гораздо важней, чем каких-то четыре такта, которых никто не поймет и не оценит».
Именно в консерваторский период Мясковский всячески поощряет в Прокофьеве «заряженность модернизмом», т.е. тенденцию к закреплению сложной музыкальной лексики и порой бранит молодого коллегу «за слишком простой стиль». Наблюдая за развитием его творчества, Мясковский одним из первых замечает здесь эволюционные процессы, фиксирует усиление психологического начала: «...явно чувствуется какое-то органичное углубление, обогащение авторской души, ...всякое свое впечатление стремится теперь выразить не только в звуко-жесте, но уже углубляется в себя, его душа уже ищет звука-слова».
Также одним из первых, Мясковский, вводя в связи со стилем Прокофьева понятия «звуко-жест» и «звук-слово», подчеркивает усиление психологического начала через неизменное расширение самого спектра лирики Прокофьева, обращенный к жизни человеческого духа: «И те слова, которые он сейчас находит, те душевные движения, что начинает в себе ощущать и передавать во вне, столь новы, столь волнующе неожиданны, столь пленительны, что ... являются для нас залогом, чтобы смотреть на Прокофьева, как на законного наследника плеяды недавно прошедших в истории нашей молодой музыки гениев».
Мясковский посвятил Прокофьеву своего «Аластора». В дневнике композитора (22 февраля 1913 года), работавшего тогда над Вторым фортепианным концертом, есть характерная запись, указывающая на некоторое тематическое сходство двух этих партитур: «Мне приятно, что такая серьезная и интересная вещь посвящена мне. Замечательно, что первая тема «Аластора» не имеет ничего общего с первой темой моего концерта соль минор, а при разработке они становятся похожими». Сходство, однако, обнаруживается уже на уровне исходной интонации главной партии «Аластора».
По отношению к своим произведениям (не только консерваторского, но и постконсерваторского периодов) Мясковский неизменно был самокритичен в частности в связи с академической сориентированностью отдельных композиций: «... с этим стилем музыки - эмоционально-нагнетательной с академическим уклоном - надо раз и навсегда покончить» - писал он Прокофьеву. На вопрос последнего «Куда идти? А вот куда: сочинять, не думая о музыке (музыку вы всегда пишете хорошую), а заботясь о создании новых приемов, новой техники, ломать себе голову в этом направлении, изощрять свою изобретательность, добиваться, во что бы то ни стало свежей звучности, открещиваться от петербургских и московских школ, как от угрюмого дьявола, - и Вы сразу почувствуете не только почву под ногами, но и крылья за спиной, и главное - цель впереди».
